Продолжаем публикацию отрывков из готовящейся к изданию книги «Оружейный художник. Памятные записки А. Б. Жука», основанной на материалах личного архива художника и оружиеведа Александра Борисовича Жука («Оружейный художник. Часть I» , завершение «Оружейный художник. Часть III»). Автор-составитель книги – сын художника, Юрий Александрович Жук.
Значительную роль в определении моего оружейного хобби сыграл и так называемый «пермский период», т.е. время, когда наша семья жила в Перми. Отец в 1933 году перешёл на работу в «Уралэнерго», однако это вновь созданное и быстро растущее учреждение не могло сразу же обеспечивать квартирами всех приглашённых на работу, а посему расселяло их по номерам только что отстроенной гостиницы, находившейся неподалёку от городского театра и в одном квартале от обрывистого берега Камы. (Значительно позднее я узнал, что в находившимся по соседству с нами ещё одном, но уже бывшем гостиничном здании, носившим некогда название «Королёвские номера», в 1918 году проживал под надзором чекистов Великий Князь Михаил Александрович, который летом этого же года был оттуда похищен и убит в пригороде Перми группой местных большевиков.) Это новое 8-этажное знание просто выделялось среди прочих построек городских построек своей грандиозностью. Своими размерами и количеством номеров это здание явно превышало гостиничные потребности Перми, и, конечно же, наполовину бы пустовало, если бы целые этажи его не арендовались различными учреждениями.
Мы жили на шестом – «уралэнерговском» этаже, а на пятом находилось помещение Красного уголка – уютная комната для отдыха с мягкими креслами и столиками с газетами и журналами. С наступлением зимы, мы – дети «постоянно-временно» проживающих там служащих – часто коротали долгие зимние вечера в этом светлом и привлекательном помещении.
Но когда там появлялись военные (а их среди постояльцев было немало), мы – мальчишки – просили их показать нам своё оружие. И хотя далеко не всегда наши просьбы удовлетворялись, но всё-таки за зиму мне довелось увидеть немало пистолетов, ранее не виданных. Из вновь увиденного оружия мне особенно понравился наш пистолет Коровина (по тульскому «куску ржавчины» я и не мог предположить, что он такой красивый!). А тот, первый экземпляр, который мне удалось увидеть, был никелированным, с чёрными рукоятками и оксидированным стволом.
К лету мы получили квартиру в типичном провинциальном двухэтажном четырехквартирном доме, капитально отремонтированном. Наша квартира была на втором этаже и через кладовую сообщалась с квартирой другого «уралэнерговца» – Николая Семёновича Куренного. Его пасынок – Юра Неповинский – хотя и был немного старше меня, сразу же стал моим другом и таковым оставался им всю жизнь.
На улицах Перми иногда встречались военные с большими пистолетами, носимыми в деревянных полированных кобурах. Я знал, что это пистолеты Маузера, которые мне очень нравились. Но вот однажды мы с Юрой посмотрели кинофильм «Город под ударом», в котором часто «мелькали» «маузеры», и я вдруг понял, что мои детские представления об этом пистолете не соответствуют действительности и что в деталях «маузер» совсем не такой, каким я себе его представлял (моё первое впечатление об этом пистолете сложилось по рисунку-карикатуре в газете, хотя и чёткому, но, конечно же, не достоверному). А вот каков же этот пистолет был на самом деле? С этого момента начались мои мучения. Я просто не мог успокоиться, не получив ответа на этот вопрос. Но где найти ответ на мучивший меня вопрос? Где можно увидеть «маузер» или хотя бы его чёткое изображение? Тщетно я искал кого-нибудь из военных – знакомых отца, у кого был бы «маузер», а по описаниям тех, кто его видел – неуверенным и весьма противоречивым – конечно же, никакую реконструкцию создать было невозможно. Не помогли мне и поиски изображений «маузера» на вывесках мастерских металлоремонта, на которых в те времена изображались ремонтируемые там предметы (примусы, коньки, замки и т.п.), в том числе и револьверы – чаще всего системы Смит-Вессона. Не помогло и посещение краеведческого музея, где из личного оружия экспонировались только какие-то неинтересные «бульдоги» и «лефоше». Было время, когда Маузер своей таинственностью завладел моим воображением настолько, что я, как говорится, спал и видел его. Но вскоре произошло событие (а для меня это было действительно событие), ещё больше раззадорившее моё любопытство к «маузеру».
В старинном красно-кирпичном здании бывших торговых рядов размещался пермский универмаг. Один из его отделов был комиссионный, где всегда имелось в продаже несколько охотничьих или малокалиберных ружей. Каждый раз, когда мама брала меня с собой в город и мы заходили в этот магазин, я, бывал у прилавка комиссионного отдела и просил купить мне малокалиберку, но всякий paз, конечно же, получал отказ. И вот однажды – о радость! – в этом самом магазине оказался выставленным для продажи… Маузер! Правда, не сам пистолет, а только его кобура, но для меня – ребёнка – это было почти все равно. Кобура была самая настоящая, полированная, с воронеными металлическими деталями и с потертостями внутри от настоящего же «маузера»! Невозможно передать, какой трепет охватил меня при виде в темной глубине внутренней полости кобуры промасленного колечка, продавленного дульным срезом пистолета. Кобура стоила 20 рублей, а тогда это были немалые деньги, и мне ее, несмотря ни на какие мои просьбы, не купили. Бывая в городе, я несколько раз заходил в комиссионный и просил продавщицу показать мне заветную кобуру. Я брал её в руки, вздыхал и, тоскуя, возвращал обратно. Наконец она исчезла – кто-то её купил. А таинственный образ Маузе-ра еще сильнее завладел мною.
Но вскоре сердце моё снова ёкнуло, когда вернувшись как-то из школы и ввалившись в нашу квартиру (через упомянутую дверь в кладовушке), мой друг Юра, крупно шагая и держа под мышкой какой-то свёрток, возбуждённо-торжествующе провозгласил: «Есть Маузер!». Я бросился за ним в свою комнатку, куда он проследовал без остановки, и обомлел от счастья, когда Юра, быстро развернув большую книгу, раскрыл её на странице, где было крупное и чёткое изображение заветного «маузера». (Пистолет был изображён с открытым затвором и с вставленной в него сверху обоймой с десятью патронами.) Наконец-то всё прояснилось, и я мог успокоиться. Все детали и формы, так долго мучившие меня своей загадочностью, теперь были передо мной. А в довершение своей несказанной радости я узнал, что в этой книге (это было «Пособие для подготовки на чин Прапорщика пехоты, кавалерии и артиллерии», составленное генерал-лейтенантом В. И. Малинка и выпущенное в 1915 г.) есть ещё изображения и других, доселе неизвестных мне пистолетов. Однако всё это было лишь дополнением к главной радости дня – «открытию» «маузера».
Книгу эту Юра мне подарил (он достал её у кого-то из своих одноклассников), и она долгое время жила у меня, пока кто-то её не «зачитал».
В квартире, в которую мы переехали, ранее проживала женщина с сыном Геней (эту квартиру она продала «Уралэнерго»), который, как многие коренные мальчишки-уральцы, был «сорвиголовой». Так вот этот самый Геня оставил в нашей квартире тяжёлый клинковый штык от итальянской винтовки Веттерли-Витали обр. 1871–1887 гг. и декоративную чиновничью шпагу. Присовокупив к ним ржавую полицейскую шашку (которую ещё в Туле мне подарил мой одноклассник Коля Кваснов), мы с Юрой однажды пошли в гостиницу, где жили ранее, чтобы выменять всё это барахло на миниатюрный, совершенно игрушечного вида, неисправный и ржавый револьверчик Лефоше. Этот револьверчик принадлежал сыну одной из уборщиц гостиницы, который жил, конечно же, не в гостинице, а в гостиницу только приходил. Играя с нами – «гостиничными» в войну, он вызывал у всех нас зависть своей игрушкой, и мне лишь приходилось вздыхать по такому сокровищу. Теперь же, когда у меня появился солидный «потенциал» для обмена, я дерзнул попытаться выменять себе этот револьверчик. Но, конечно же, мы не нашли не только этого мальчика, но и каких-либо его следов, а посему вернулись восвояси домой.
«Пермский период» ознаменовался для меня и первым знакомством с пистолетом Коровина (ТК), и наиболее частыми встречами с ним. Видимо, это время было апогеем этой модели. Я видел ТК не только у военных в гостинице, но и у одного инженера, работавшего на Пермском паровозоремонтном заводе им. А. А. Шпагина, видел, как стреляли из него в тире Пермского государственного университета, сад которого примыкал к нашему двору и в котором мы – ребята часто играли. Официально этот пистолетик считался спортивным – конечно же он был маломощным – и Н. С. Куренной как-то даже выстрелил из него в своей просторной квартире. Узнав об этом событии, я просто расстроился.
В начале 30-х годов жизнь в Перми была довольно тревожной – «дух» места ссылки уголовников, сохранившийся с дореволюционных времён, был ещё весьма ощутим. Так, не однажды мне приходилось видеть, как по городу проводили группы, а то и целые колонны «ширмачей», выловленных, например, на рынке за одно лишь «прочёсывание». Колонны эти сопровождались или милиционерами с «наганами» в руках, или охранниками, вооружёнными винтовками: иногда русскими, а иногда какими-то иностранными, поражавшими меня своей необычностью. (Лишь впоследствии я узнал, что это были винтовки «Ли-Энфилд», «Энфилд-Маузер» и «Арисака»).
Вскоре на работе у отца наступают какие-то организационные пертурбации: ряд его сослуживцев уезжает из Перми, а сам он оказывается в системе «Мосэнерго». В результате этого наша семья совершает свой последний переезд из города в город и начиная с 1934 г. поселяется в Москве. Я взрослею, мои интересы с возрастом меняют свои формы, но почти все они находят своё отражение в пристрастии к рисованию. А рисовать я стал всё лучше и увереннее.
В то же самое время моё увлечение техникой, а в особенности авиацией, всё возрастает. Сочетание же увлечений рисованием и техникой приводит к тому, что я пытаюсь создать для себя что-то вроде справочника или иллюстрированной энциклопедии, где бы оказались зафиксированными сведения о предметах – разумеется, не всех, а только меня интересующих. И вот я приступаю к созданию такой домашней самодельной «энциклопедии», в которую собираю сведения (конечно же, детские и неглубокие) о технике, истории, астрономии, археологии, зоологии, нумизматике. Пытаюсь их систематизировать, расположив по названиям тем в алфавитном порядке, и может быть потому, что начинаю я с буквы «А», мой интерес проявляется больше к авиации, а не к флоту или же зоологии. Работаю я самозабвенно. Заведу альбом и рисую, рисую без конца. Сейчас даже трудно представить, сколько мной перерисовано самолётов и всего относящегося к авиации и воздухоплаванию – моторов, приборных досок, опознавательных знаков, авиационных пулемётов, авиабомб, парашютов, дирижаблей и прочего! Наряду с этим я старался не забывать и другие отрасли: рисовал бабочек, рыб, корабли, паровозы, автомобили, танки и, конечно же, оружие. Со временем я убеждаюсь, что погрязаю в этой работе, что поставленная мной задача – непосильна, и что нужно чем-то ограничиться, отсеяв менее интересное, т.к. всем этим я могу заниматься только в свободное от школы и домашних уроков время. Таким образом, со временем произошёл естественный отбор тем. Ими стали – авиация, нумизматика и, конечно же, оружие, которое в этом хобби занимало всё более и более доминирующее положение. А выразилось это в том, что лучшим, наиболее любовно исполненным мною альбомом был альбом, составленный из рисунков образцов стрелкового оружия.
А какова же была практическая сторона моего увлечения? Прежде всего, это участие в стрелковых кружках. Я помню стрельбы и в школьном тире и, особенно, в тире нашего шефа – ИФЛИ (Института философии, литературы и истории), куда мы ходили стрелять со своими школьными винтовками. (Походы эти были не близкими, так как школа, в которой я учился, находилась в Богородском, а ИФЛИ – в Ростокинском проезде.) В ИФЛИ стрелковая подготовка была поставлена на высокий уровень, поэтому и занятия бывали интересными. В военном кабинете этого ВУЗа (там с нами проводились теоретические занятия) было много наглядных пособий и учебного оружия. (Впрочем, и в стенах школы я помню не только учебные «трёхлинейки», но также и учебные пулемёты Дегтярёва и Максима.) Были там и стенды с патронами разных типов, а также различные плакаты, в том числе и электрифицированные, то есть снабжённые лампочками, зажигающимися лишь в том случае, когда проводничок соединения с надписью соответствовал изображению детали, также подсоединённой к другому проводничку. В тире ИФЛИ находился неподъёмный ящик для отходов, переполненный не только малокалиберными гильзами, но и гильзами от боевых патронов, а также винтовочными обоймами. (А при регулярном посещении этого тира моя «патронная коллекция» даже пополнилась некоторыми винтовочными и пистолетными гильзами, отличавшимися оригинальностью маркировок.)
Стрелял я неплохо и без труда сдал нормы на значок «Юный Ворошиловский стрелок», а однажды на районных соревнованиях получил первый приз – 75 рублей, которые были первыми в моей жизни заработанными рублями.
Занятия в стрелковых кружках дали мне, конечно, очень много, однако их программа, ограниченная рамками допризывной подготовки, меня уже явно не удовлетворяла. Я пытливо, где только мог, искал новые источники информации – в энциклопедиях, журналах и др. публикациях, а также следил за новинками, изредка появляющимися в магазинах «Военкнижторга». (У меня до сих пор хранятся книги, купленные в этих магазинах ещё до войны.) Настоящим же праздником было для меня ознакомление с оружейным каталогом, привезённым из Италии знакомыми моего школьного товарища. Однако знакомство с ним было для меня делом нелёгким: ведь совсем чужие взрослые люди, конечно же, не могли дать мне этот каталог домой, и поэтому мне много раз приходилось ездить к ним домой (а жили они не близко), чтобы срисовать из него десятки новых для меня револьверов и пистолетов. А кроме этого, мои знания в области стрелкового оружия значительно расширялись после посещения музеев Москвы и Ленинграда, а в особенности после посещения так называемых «трофейных выставок», экспонировавших реликвии боевых действий на озере Хасан, в Польше и Финляндии.
Моделирование самолётов, а в нём я больше внимания уделял не летающим моделям, а уменьшенным копиям вполне конкретных типов (в этом тоже проявлялась натура, и прежде всего художника, а потом уже техника), позволило мне без труда мастерить и модели оружия. Так, одно время я был увлечён формой винтовки «Энфилд-Маузер» и выстругал себе такую винтовку из доски. После этого случая буквально все дворовые ребята засыпали меня просьбами «сделать наганчик или винтовочку» и я, сам получая удовлетворение от своего рукоделия, охотно выстругивал или выпиливал им пистолеты, револьверы и ружья по своим рисункам. И удивительное дело, эти, казалось бы, плоские и фанерные «наганчики» всегда производили впечатление точностью своих очертаний, максимально приближающей их к настоящему оружию. Но в связи со сказанным я хотел бы обратить внимание на то, что ни одна из моих моделей никогда даже не тяготела к «действующим», то есть не имела никакого отношения к распространённым тогда среди мальчишек «поджигам». Только декоративная сторона и желание запечатлеть красоту форм настоящего оружия – вот что единственно двигало мной при изготовлении этих моделей!
Все наши дворовые ребята ценили в этих моих изделиях именно красоту, и никто из них ни за что не променял бы их на уродливую, хотя и стреляющую «поджигу». А уж какие баталии устраивали мы на обширных пустырях и примыкающих к нашему двору лесных опушках! И как эти баталии украшались, что ли, этими игрушками! И я глубоко уверен, что именно эта необычность игрушек придавала нашим детским играм какой-то особый подъём. И, если хотите, доминирующее качество игрушки – её декоративность и стремление к эстетичности – передавалось и самой игре.
Один из моих друзей детства – Анатолий Миляев, вспоминая об этих «баталиях», говорил, что он как-то рассказывал о них своим сослуживцам. И вот один из них сказал, что у них в детстве, мол, тоже были самодельные игрушки, с которыми они играли в войну и что они также были «хорошо сработаны».
– Э, подумал я, – говорил мне Анатолий, – не знали вы нашего Шурика. (Так многие звали меня в детстве.) Уж наверняка таких игрушек, какие делал он, у вас не было.
Конечно же, и «маузер» я сделал из дерева и даже сделал деревянную кобуру к нему. (Та самая – «пермская» не давала мне покоя.) Я просто спал и видел её, а посему спрашивал о маузеровской кобуре буквально у всех, включая комиссионные и «магазины случайных вещей», но всё, конечно же, напрасно. И вот как-то раз в наш двор кто-то из моих товарищей привёл незнакомого мальчика. Какое-то время он провёл с нами, и увидев мой деревянный «маузер» в самодельной кобуре, сказал, что у него есть такая настоящая. Я не поверил и высказал свои сомнения относительно «настоящести» этой кобуры, ибо к тому времени имел уже много разочарований от своих сверстников, которые всякий раз с жаром убеждали меня, что у их знакомых мальчишек есть «настоящие наганы», которые на деле оказывались обыкновенными пугачами. Но он настаивал, что она настоящая, и что если он её найдёт, то обязательно отдаст мне, как ненужное барахло. И вот через несколько дней я пришёл в гости к этому мальчику (а жил он довольно далеко от нас – где-то в районе станции «Белокаменная») и с волнением стал ждать у сарая обещанную кобуру, имея в своей душе большие сомнения в её существовании. А в это время мой новый знакомый, чертыхаясь, продолжал рыться в старом хламе, сваленном на чердак этого сарая. И вдруг – о чудо! – к моим ногам падает… настоящая маузеровская кобура! Правда, дожди и время сделали её какой-то шершавой, беловато-серо-облезшей и покрыли налётом ржавчины её металлические детали. А, открыв крышку, я увидел, что её внутренняя полость была забита сгустками паутины и ещё чёрт знает какой дрянью. Но всё же с первого взгляда я сразу же понял, что она настоящая и может быть обновлена. (Впоследствии мне приходилось видеть немалое количество маузеровских «колодок», однако именно эта кобура до сих пор поражает меня какой-то особой изящностью форм.)
И представляете, как же я был счастлив, получив такой подарок, в прямом и переносном смысле свалившийся на меня после «пермской неудачи» с маузеровской кобурой и столь длительного страдания по ней!
