Оружейный художник. Часть III

Продолжаем публикацию (начало: Оружейный художник. Часть I  Оружейный художник. Часть II) отрывков из готовящейся к изданию книги «Оружейный художник. Памятные записки А. Б. Жука», основанной на материалах личного архива художника и оружиеведа Александра Борисовича Жука. Автор-составитель книги — сын художника Ю. А. Жук.

Кроме кобуры, во времена школьных годов мне попадались и другие крохи военного имущества, оставшегося от дореволюционных времён и предыдущих войн. И, может быть, даже больше чем другим, поскольку я проявлял к ним больший интерес. Надо сказать, что эта склонность к коллекционированию, вообще, привела к появлению у меня некоторых упомянутых военных предметов. Ведь на то, на что другие смотрели как на мусор, я смотрел совсем другими глазами. Так, у меня накопилось с несколько десятков различных гильз и пуль, осколок — головная часть — разорвавшегося снаряда, барабан со шкалой от панорамы к трёхдюймовому полевому скорострельному орудию обр. 1902 года, ржавый стальной германский шлем, рукоятка с обломком клинка от штыка 98/05 к германской винтовке Маузера обр. 1898 года, ржавая прицельная планка от японской винтовки «Арисака» обр. «38», пустой корпус от гранаты Новицкого и Фёдорова обр. 1914/30 гг. и прочее. Но, имея все эти «богатства», я всё же очень хотел заиметь какой-нибудь поломанный, ржавый револьвер или пистолет. А вот в этом мне просто-таки не везло, даже несмотря на то, что искал я их активнее, чем что-либо другое. Правда, кое-что мне всё-таки попадалось, как то: сплющенный и треснутый барабанчик с пятью каморами от какого-то маленького револьверчика, совершенно «зверски» исковерканные (особенно в месте шарнирного соединения) две ржавые детали от игрушечно-маленького Смита и Вессона, стерженёк-экстрактор с фигурной головкой и даже ржавая рама от «нагана» — гнутая и с приржавевшим к оси барабаном.

А однажды, когда я возвращался откуда-то домой, мне навстречу выскочила гурьба наших дворовых мальчишек, и один из них — Миша Гужов — с воинственными криками потрясал над головой каким-то большим револьвером. Я сразу же увидел что он настоящий, хотя тут же понял и то, что он ржавый и испорченный — все его подвижные детали болтались во все стороны, подобно лапам дохлого паука. Это был какой-то крупнокалиберный револьвер, неведомой мне тогда системы, в котором многое для меня было ново. Он сразу же чем-то понравился мне, но одновременно и не понравился. В первую очередь, он не понравился своей громоздкостью, ибо за норму я считал размеры, не превышающие размеры «нагана» (этот револьвер был крупнее), а также вычурностью и несовершенностью форм, отдававших от него какой-то старинностью. Револьвер этот Миша охотно отдал мне за какую-то безделицу, а вскоре один из пожилых людей из рода потомственных охотников определил его как «лефоше».

А появился он у нас во дворе нежданно-негаданно. Как-то раз, один из жильцов стоящего по соседству дома вытащил во двор большой старый сундук, и начал разобрать находившиеся в нём вещи. Кругом толпились ребята, которые с интересом наблюдали за происходящим. Видя это, хозяин сундука добродушно отдавал ребятам всё то, что считал для себя ненужными, и в числе прочих вещей отдал и найденный там «лефоше». Несколько лет пробыл у меня этот револьвер, а во время войны — пропал, то есть исчез из нашей квартиры, которую посетили воры (впоследствии эти воры оказались жильцами соседнего дома). В разобранном виде он находился в дощатом ящике (где у меня хранилось какое-то барахло, а также и упомянутые «военные железины»), который, в числе прочих вещей, также исчез из нашей квартиры.

Помню, был у меня ещё и маленький «смит-вессон», а вернее, его дешёвая бельгийская подделка. И хотя поверхность его была не ржавой, а лишь потёртой и сохранявшей ещё следы никелировки, а на его рукоятке сохранились чёрные пластмассовые щёчки, он был в ещё большей степени испорчен, чем упомянутый «лефоше». Барабана у него не было вовсе, боёк был сломан, а трущиеся части настолько изношены, что не обеспечивали никакого сцепления спускового крючка и курка. И кроме того, в нём отсутствовали все внутренние детали — собачка, пружины и экстрактирующее устройство, а в довершение ко всему его ствол был забит каким-то железным стержнем. Однако, внешне он выглядел довольно красиво, тем более что упомянутый выше барабанчик хотя и не вращался из-за своей деформации, но тем не менее весьма удачно довершил его внешний вид. История появления у меня этого револьверчика также весьма примечательна. Принёс его как-то Вовка Солдатов — подросток года на два старше меня, который выменял его у кого-то также на какой-то пустяк. Не помню уж как, но, спустя некоторое время, мне всё же удалось уговорить Вовку отдать мне его, что он и обещал сделать на следующий день. Однако, в этот день он принёс его без спусковой скобы, что существенно портило его внешний вид. Отсутствие же таковой он объяснил до смешного просто: его отчим привернул её к дверце платяного шкафа, вместо сломавшейся ручки! Немало подивившись такому «инженерному» решению взрослого человека, я всё же немного опечалился из-за утраты такой немаловажной декоративной детали, однако Вовка сказал мне, что если я принесу ему хоть какую-нибудь ручку, подходящую к шкафу, он без особых проблем просто поменяет их местами. Что и было сделано два или три дня спустя. К сожалению, эту вещицу постигла та же участь, что и «лефоше».

Ржавую же раму от «нагана» постигла несколько другая участь. Будучи владельцем таковой (в своё время мне её подарил один из проживающих на Украине родственников), я добавил её декоративными деревянными деталями, которые придали ей полное сходство с настоящим Наганом, после чего покрасил серо-стальной краской с примесью графита. Принявшая вид боевого оружия, эта «реставрированная» рама среди ребят нашего двора пользовалась особой популярностью, а потому при играх в войну нередко была предметом спора за временное владение таковой. Так продолжалось некоторое время, пока один хорошо знакомый мне старшеклассник — Горка Ковалёв — его настоящее имя было Егор — попросил меня дать ему на время этот «Наган». Среди моих сверстников Горка был известен как большой хвастун и, вообще, человек, зачастую не держащий своего слова. Поэтому эта просьба Горки вызвала во мне противоречивые чувства: с одной стороны, я не мог не дать ему этого «Нагана» (так как всегда давал его играть всем просившим меня об этом), а с другой, — я просто, как чувствовал, — дай я его Горке — что-нибудь наверняка, да случится! И точно, я просто, как в воду глядел! Уж не знаю, кем себя вообразил Горка (он не раз бахвалился перед нами тем, что его брат работает в НКВД, умалчивая, правда, о том, что… парикмахером), а только он решил пройти в метро без билета. И вот, во время неоднократных попыток женщины-контролёра не пропустить его как безбилетника, он вытащил мой «наган» и направил на неё. Дальнейшее, думаю, не требует комментарий. Милиция, долгие разбирательства (слава богу, что Горка меня не выдал) и, конечно же, изъятие вещественного доказательства в виде моего револьвера…

Помимо перечисленного короткоствольного оружия, были у меня ещё и две рамы от моего любимого «браунинга» мод. 1900 года и никелированный магазин от этого же пистолета, подаренный мне как-то директором школы. Одна из рам была сильно ржавая, а другая — хотя и в довольно хорошем состоянии, но абсолютно без каких бы то ни было «потрохов». Не помню, как досталась мне первая, а вот вторую мне удалось выменять… на пучок хорошей резины, используемой в авиамоделировании.

И конечно же, нельзя не сказать о самом настоящем пистолетике — пистолете Браунинга мод. 1906 года, владельцем которого я стал незадолго перед войной. А дело было так. Сейчас уже точно не вспомню, кто подарил мне как-то пистолетик «монтекристо», изготовленный кустарным способом. Этот пистолетик этот был изготовлен из бронзы и являлся довольно грубой копией одной из разновидностей этого оружия. Он имел крановый затвор, запирающий казённую часть ствола, рассверленную для использования патронов Флобера типа «Боскет». Этот «монтик» (так в то время мы, мальчишки пренебрежительно звали пистолетики «монтекристо», предназначавшиеся для обучения стрельбе в комнатных условиях) мне не особо нравился, и в первую очередь из-за своей формы и примитивной конструкции. Вообще-то, я им особо не дорожил, но и выбрасывать его тоже, как говорится, было жалко. И вот, как-то раз, я узнаю от одного из своих школьных товарищей, что знакомые ему подростки меняют какой-то настоящий пистолет на рабочий, то есть стреляющий револьвер или пистолет. Не откладывая, я решил действовать, а посему вскоре мне удалось встретиться с этими ребятами и предложить им в качестве обмена тот самый «монтик», так как он был единственной действующей моделью, имеющейся в моём распоряжении. В свою очередь, эти ребята (это были не просто ребята, а явная шпана) выложили передо мной пистолетик Браунинга мод. 1906 года, который с их слов не работал. Но едва я взял его в руки, как понял, что в нём, в первую очередь, не хватает шпильки, на которой крепится шептало, однако, промолчав об этом, я стал ждать их решения о моём «монтике». Толковище (а другим словом просто и нельзя было назвать это обсуждение, на котором с необычайной серьёзностью взвешивались все «за» и все «против») закончилось в пользу моего «монтика», и я ушёл от них, неся в кармане настоящий пистолет, так до конца и не веря своему счастью. Возвратившись домой, я первым делом вставил на место утраченной шпильки подходящий по диаметру гвоздик, после чего взвёл затвор… Как и следовало ожидать, при нажатии на спусковой крючок, пистолет в моей руке ответил отрывистым и сухим щелчком спущенного ударника. Радости моей не было предела, так как впервые в жизни я был владельцем хотя и карманного, но всё же самого настоящего оружия. Несколько предвоенных лет этот «браунинг» хранился в ящике моего стола, а с началом Великой Отечественной войны, перекочевав в задний карман моих солдатских шаровар, стал моим бессменным спутником на её бесконечно долгих дорогах.

Уже упоминавшийся выше мой дядя, служивший в ВВС РККА в Витебске, как-то во время своего отпуска заехал к нам на несколько дней. И конечно же, с оружием.

И вот, в один из ясных дней ранней осени 1935 года мы с Володей — я всегда называл своего дядю по имени — пошли погулять в лес, так как там он обещал дать мне выстрелить из своего «нагана» (в довоенные годы Сокольнический район был окраинным, а Богатырский посёлок, в котором жила наша семья, просто подпирался с одной стороны примыкавшими к Москве лесами.) Нужно ли говорить, как я радовался предстоящему удовольствию, и вместе с тем волновался? Мы долго шли какими-то дорогами и тропами, идущими через густой лес, затем шли просто по лесу, с трудом преодолевали какой-то ручей, цепляясь за жёрдочки забора одинокой старой дачи и наконец, где-то в густом сосновом бору, было выбрано подходящее для стрельбы место. Под одной из могучих сосен, я поставил заранее подготовленную мишень — круг с нарисованной на нём карикатурной рожицей японского офицера (такие мишени были весьма популярны в то время), после чего были отсчитаны шаги и я замер, не спуская глаз с хищного силуэта «нагана со взведённым курком, застывшего в вытянутой руке Володи. Струйка сизого дыма, резко подброшенный вверх ствол и звонкий грохот выстрела.

После этого, Володя передал «наган» мне. Если говорить откровенно, то мне не понравилось, как резко «наган» прыгнул в руке Володи и я, опасаясь отдачи, прилёг за пень, положив на него ствол, после чего выстрелил, держа «наган» обеими руками. Подпрыгивания ствола не было, но толчок в руку я всё же ощутил. Второй выстрел не принёс новых впечатлений, хотя и удвоил мой восторг, если вообще возможно было его увеличить.

А через пару лет, таким же манером, мне довелось пострелять из «браунинга» мод. 1900 года. К нашим добрым знакомым, жившим с нами в одном дворе, приехал земляк с Кубани — в прошлом активный участник Гражданской войны, неоднократно раненный, а в тот момент — какая-то партийная «шишка». Это был весёлый человек, одетый по моде того времени, существовавшей тогда в среде партийных функционеров, то есть во френч защитного цвета и такого же цвета брюки. И конечно же, с пистолетом на боку, располагавшимся в оригинальной кобуре, почти не укрывавшей его от внешних воздействий (дождя или пыли), а также от глаз окружающих. Когда меня с ним познакомили поближе, он не только охотно дал мне внимательно рассмотреть своё оружие, но даже разрешил забрать его домой, с тем, чтобы я смог более детально его зарисовать. О подобном, я не мог и мечтать! Быть обладателем настоящего пистолета в течение нескольких дней! И хотя этот пистолет не был заряжен (мой новый знакомый, передавая мне во временное пользование своё оружие, вынув из него магазин с патронами), радость моя была безмерной. Отсутствие же магазина нисколько не сказалось на моём настроении, так как, во-первых, это никоим образом не отразилось на эстетической стороне данной модели, а, во-вторых, у меня дома (выше я уже упоминал об этом) имелся магазин к этому пистолету, в котором всегда хранилось 3 или 4 настоящих, боевых патрона, привезённых мной с Украины во время одного из летних отпусков моих родителей. За те несколько дней, что этот пистолет был у меня, я, неоднократно разбирая его, внимательно изучил его устройство, а по ночам засыпал с ним, положив его под подушку. Возвращая оружие владельцу со словами огромной благодарности, я рассказал ему об имеющихся у меня патронах, после чего выразил робкую просьбу, пострелять из него таковыми. Он согласился, в свою очередь, извинившись передо мной за то минимальное количество боеприпасов, которое он взял с собой (всего семь патронов, имеющихся в магазине). Но я и так был, более чем доволен. Из «браунинга» я уже стрелял с руки, то есть так, как и положено стрелять из пистолета, и получил от этого гораздо более сильные и приятные ощущения.

А ещё через несколько лет состоялась моя первая встреча с заветным «маузером» (заветным по причине того, что я его так ещё ни разу и не видел в натуральную величину). И вдруг, совершенно нежданно-негаданно, увидел прямо в нашей квартире.

Мой отец тогда работал в Наркомате Авиационной Промышленности СССР. Как-то поздним зимним вечером, когда я уже почти засыпал в своей постели, в нашей квартире раздался звонок. «Кто бы это мог быть?» — подумал я. Родители ещё не ложились, и кто-то из них открыл дверь. Из моей комнаты было видно, как на пороге появился человек в коричневом кожаном пальто с меховым воротником, в бурках, кубанке и… с «маузером». Да! В те времена — а это был примерно 1937–38-й год, то есть пик сталинского террора, — появление в столь поздний час на пороге дома фигуры столь «энкаведешного» вида, могло бы любого просто повергнуть в ужас. Но у меня, как у любого другого комсомольца-патриота, не возникло даже тени тревоги. Тем более что я сразу же узнал в пришедшем сослуживца моего отца (я видел его раньше на Первомайской демонстрации, но тогда он был одет в гражданское платье и, конечно же, был без оружия) — Начальника охраны означенного учреждения.

Оказывается, в Наркомате, несмотря на столь поздний час, созывалось какое-то совещание, и этот сослуживец приехал на машине за отцом. Я так и подпрыгнул от счастья! Моя просьба показать мне Маузер была удовлетворена тут же! С постели я не вставал, но сослуживец отца (уже не помню, как его звали) подошёл ко мне, вынул из кобуры пистолет — это была новенькая модель с укороченным стволом — так называемый «боло-маузер» мод. 1920 года, то есть, один из тех, что были закуплены в Германии для нужд НКВД. И пока отец собирался, владелец Маузера показывал мне его со всех сторон, время от времени протирая носовым платком слегка запотевший с мороза металл. Из рук он его, правда, не выпускал, но «вертел» им передо мной добросовестно: включал и выключал предохранитель, перемещал прицел, примыкал приклад и подносил к самому моему лицу, чтобы я смог прочитать фирменную надпись.

А перед самой войной (менее чем за месяц до её начала) мне довелось пострелять ещё из одного пистолета — тогда новинки, начавшей выпускаться в Бельгии с 1931 года. Это был пистолетик «Бэби», принадлежавший лейтенанту Государственной Безопасности Ивану Назаровичу, оказавшимся моим соседом по койке в одном из санаториев Феодосии. Как-то во время загородной прогулки, когда мы находились где-то в горах, он дал мне пару раз выстрелить по какой-то импровизированной «мишени».

За год или два до войны отец мой стал кадровым военным с одной «шпалой» на петлице и тоже получил оружие: сначала у него был «наган», затем — светлый как зеркало никелированный «браунинг» мод. 1900 года, а с первых дней войны — «Парабеллум».

Говоря о моём увлечении оружием, я хотел бы рассказать ещё об одном эпизоде, относящемся к практической стороне этого моего увлечения. К последним предвоенным годам я уже прочёл немало стрелковой литературы и был знаком с основными принципами устройства механизмов автоматического стрелкового оружия. И вот, в моем воображении появилась своя схема автоматической винтовки. Во время отдыха в Феодосии у меня было время все обдумать и утвердится во мнении о том, что я на правильном пути, а также что задуманная мною система оригинальна и имеет определённые достоинства. А в том, что «рациональное зерно» в ней было, я уверен и сейчас. Конечно, ничего более чем эскизный проект я тогда сделать не мог. Но такой проект я составил и постарался исполнить его графически как можно лучше, после чего, запечатав в большой конверт, адресовал его через экспедицию Д. Ф. Устинову, бывшему тогда во главе Наркомата Вооружений СССР. А было это числа 18–20 июня 1941 г., то есть буквально за пару дней до войны, так что, конечно же, никакого ответа на своё предложение я не получил.

Всё то время, пока я излагаю эти случаи, меня не оставляют сомнения в том, что они могут быть неверно истолкованы. Поэтому я ещё раз повторяю: все они составляют только один аспект моей жизни, касающийся только оружейной стороны! А один он ни в коем случае не исчерпывает мою биографию, так как кроме него в ней имеются и другие, совершенно непохожие на него аспекты. И об этом не следует, тем более в части повествования, к которой я приступаю, а именно в части, где описываются времена Великой Отечественной войны 1941–1945 г.г. Война — это было всё, что заполняло жизнь всех людей нашей страны. И единственно главным для нас стало всё то, что относилось к борьбе за Победу, а всё остальное оказалось отодвинутым на задний план. Конечно же, ни о каких личных «увлечениях» во время войны не могло быть и речи, однако то, что происходит во время войны — неизбежные, повышенные возможности контактов с оружием — потом, после Победы, безусловно, могло быть проанализировано, а также могло составить известный опыт именно в этом самом «оружейном» аспекте.

Итак, во время войны мне пришлось иметь дело со многими образцами стрелкового оружия: как нашего отечественного, так и самого разнообразного трофейного. Некоторые из них я только видел, с некоторыми более или менее подробно ознакомился, а из многих и стрелял. В разные времена, записанным на моё имя личным оружием были винтовка СВТ-40, «наган и, конечно же, ТТ. Последним же образцом записанного на моё имя личного оружия был знаменитый «браунинг» «Хай пауэр» обр. 1935 года.
Через 2–3 года после войны, когда я уже учился в Московском областном художественном училище Памяти 1905 года нам — студентам, как-то раз предложили показать любые свои творческие работы, выполненные вне плана учебной программы. Буквально на следующий день были принесены многочисленные рисунки, но кто-то принёс и чеканку по металлу, а кто-то изделия из дерева, а одна студентка — даже вышивку. Я же принёс свой альбом с полутоновыми изображениями револьверов и пистолетов в натуральную величину. А всего у меня к тому времени было уже около семи или восьми десятков подобных изображений. Моя техника исполнения была довольно своеобразной — сухой или даже скорее жёсткой, «получертёжной», и совсем несозвучной основному живописному направлению нашей учебной программы. Я очень стеснялся, боялся уничтожающей критики и даже насмешек, но, против моего ожидания, реакция всех присутствующих оказалась положительной. Всем всё очень понравилось, и я в тот день был словно именинник. А наш преподаватель Марк Григорьевич Ванштейн настоятельно советовал мне показать свою работу в каком-нибудь из издательств, что я и сделал, показав свой альбом в «Военном Издательстве». Рисунки и их манера исполнения там тоже понравилась, но после довольно бурных споров, издавать их отказались, да, собственно, тогда просто и не могли поступить иначе, так как моя работа вовсе не представляла собой книгу, а была всего лишь собранием отдельных рисунков, недостаточно систематизированных по причине неполноты охвата образцов. Я не очень огорчился отказом, так как и не очень настраивался на успех. Собирать же все новые сведения об оружии и пополнять свой альбом я продолжал упорно и настойчиво из года в год. И вот через несколько лет в том же «Воениздате», где я по окончании училища стал работать художником-графиком, снова увидели мою работу, но уже значительно улучшенную, а посему изменившуюся как качественно, так и количественно. Главный художественный редактор издательства с уверенностью сказал, что имеющийся иллюстративный материал во всех отношениях качественный, и что теперь нужно готовить его к изданию, для чего самому или с привлечением специалистов снабдить его текстом, прорецензировать и предлагать к изданию. Через некоторое время (это время — ещё целые голы упорного труда) у меня было уже не собрание картинок, а самая настоящая рукопись большой обстоятельной книги об индивидуальном огнестрельном оружии, с историческим вступлением и многими приложениями. Однако, объем моей рукописи оказался слишком большим для одной книги, хотя в своей аннотации она, собственно, и определялась не как уже композиционно законченная книга, а лишь как её некая основа или заготовка, из которой можно было бы сделать так или иначе построенную книгу, и притом нужного объёма.

Начиная, с 1965 года я состою в штате Управления Вещевого Снабжения МО СССР и работаю там, в качестве художника. Моё начальство со вниманием отнеслось к моему, в общем-то, не соответствующему профилю УВС занятию, и показало рукопись Командующему Ракетно-Артиллерийскими войсками Маршалу Артиллерии П. Н. Кулешову, который направил меня на рецензирование рукописи в Пензенское Высшее артиллерийское инженерное ордена Красной Звезды училище им. Главного Маршала артиллерии Н. Н. Воронова, к видному специалисту-оружейнику генералу В. М. Кириллову. Моя работа в Пензе всем также понравилась и оттуда я приехал с весьма неплохим отзывом. Однако, издательства к которым я обращался — «Воениздат», «ДОСААФ» и др. — не довольствовались только одним этим отзывом, держали себя осторожно, колебались:

Как это взять, да и выпустить в свет работу какого-то там, никому не известного Жука? И, тем более не специалиста, а всего лишь любителя! Да ещё и работу на такую необычную для нас тему! И к тому же ещё неизвестно, кто будет читать эту книгу? Как бы чего не вышло!

А дело здесь было в том, что аналогичные работы должны были создаваться работниками Главного Ракетно-Артиллерийского Управления (ГРАУ) и причём при строгом соблюдении субординации: например, тем, отведённых для генералов «не положено» было касаться офицерам.

А тут вдруг какой-то Жук! Да ещё не из ГРАУ, а из УВС! Пусть Жук ещё найдёт организации, которые бы поддержали рекомендацию ГРАУ!

И я искал. Хотя и чувствовал себя, наверное, точно так же, как чувствовал себя герой небезызвестной русской народной сказки «Пойди туда, не знаю куда» (правда, в отличие от него, я хотя бы примерно представлял, что мне надо «принести»). Предъявляя свою работу в соответствующие структуры МВД и КГБ СССР, в Институт Военной Истории, а также в некоторые военные музеи и прочие компетентные организации, я от каждой из них имел самые положительные отзывы.

Так, например, МВД СССР поддержало меня самым решительным образом и предоставило возможность начать работу по непосредственной подготовке книги к изданию, то есть работу по непосредственной подготовке оригиналов иллюстраций, с использованием, в качестве источников, настоящего оружия. Значительно позднее, я узнал, что при такой постановке дела моя книга могла бы выйти только в виде издания для служебного пользования, что ни в коей мере не входило в мои планы, так как своё детище я хотел видеть только лишь книгой, доступной для любого гражданина, интересующегося историей развития стрелкового оружия.

Поддержало меня и УВС, и ГРАУ МО СССР, обеспечив, со своей стороны, возможностью работы с оружием в фондах целого ряда музеев Москвы и Ленинграда, а также Тулы, Риги и других городов СССР. Когда же, наконец, после многолетнего упорного труда и неоднократных переделок, моя рукопись приобрела неотразимо убедительный по своей достоверности и полноте иллюстрированный материал, она была принята к изданию. Правда, не вся, а только та её часть, в которой описывалось короткоствольное оружие — револьверы и пистолеты. Но всё же, наконец, в 1983 году моя книга вышла в свет.

Без преувеличения можно сказать, что успех она имела едва ли не триумфальный!

Весь тираж в 50 000 ТЫС. ЭКЗЕМПЛЯРОВ был распродан через несколько точек «Воениздата» всего за… несколько часов, т. е. МЕНЬШЕ ЧЕМ ЗА ОДИН РАБОЧИЙ ДЕНЬ!

А от администрации магазина «Военная книга», расположенного на Садовом кольце, я узнал, что таких очередей и такого ажиотажа в этом магазине ещё никогда не было. Хвост очереди, состоящей из людей, желающих приобрести данное издание, сначала шёл по Садовому кольцу, а затем загибался и терялся где-то в переулках, выходящих чуть ли не в район платформы «Каланчёвская».

На состоявшейся же в Москве в 1983 году Международной книжной выставке в Сокольниках, книга эта была закуплена тридцатью четырьмя странами!

Положительные отзывы на эту книгу были даны не только нашими ведущими специалистами, но компетентными, и притом весьма авторитетными, зарубежными учреждениями — Швейцарским оружейным институтом, германским оружейным журналом DWJ, Королевским Музеем оружия в Брюсселе и прочими.

В 1988 году моя книга была переиздана в Чехословакии, а в 1993 — в Югославии.

В 1987 году вышла в свет моя новая книга — «Винтовки и автоматы», также практически моментально снискавшая себе большую известность. И если выпуск книги «Револьверы и пистолеты» потребовал от меня очень больших хлопот и усилий, то выпуск упомянутой не потребовал ровным счётом ничего, а только лишь моего согласия (издательство само предложило выпустить новую книгу, так что в организационной стороне этого дела я, как говорится, «палец о палец не ударил»).

Через некоторое время была переиздана моя первая книга, причём вышла она, значительно большим тиражом (150 тыс. экземпляров). Новое издание заметно «потолстело» за счёт того, что в него был включён материал, ранее «вырубавшийся» из рукописи редакцией под предлогом того, что в стране, наступила очередная «напряжёнка» с бумагой.

Затем «Воениздат» осуществил новый выпуск обеих моих книг, но уже объединённых в единый том, после чего переиздание этой, более полной по объёму книги производилось неоднократно и общий тираж моих, выпущенных к 1993 году книг, приблизился к миллиону: 870 000 экземплярам — в нашей стране и около 120 000 экземплярам — за рубежом.

Такой тираж для технической книги — беспрецедентен!

К настоящему времени, то есть к концу 1993 года моя книга будет переиздана ещё раз, но уже с новыми добавлениями.

Готовится она также к изданию в Великобритании и Германии.

А. Б. Жук
Осень 1993 года.